Вечер воскресенья — моё любимое время. Рабочий интенсив позади, да и вся неделя, за которую успеваю устать от общения с внешним миром в целом и людьми в частности, тоже. Можно выдохнуть, ненадолго остановиться и прийти в себя. Сегодня вечером как раз этим и занималась, а то после такого глубокого погружения в мир рисованного кафеля голова немного идёт кругом.
После работы уже второй день подряд совершаю грехопадение. Дело в том, что напротив нашей школы мною была обнаружена крошечная палатка, в которой пекут пончики, почти как из детства, с сахарной пудрой. И вот я повадилась после уроков эти пончики покупать. Ем их прямо на ходу, пока иду по лужам Гоголевского бульвара. Пожалуй, это первый эпизод чистой радости за время моей затянувшейся депрессии 🙂
На вторую половину дня у меня были амбициозные планы. Собиралась написать автопортрет, чтобы успеть до полуночи подать заявку на конкурс «Saatchi Selfie» — у них сегодня дедлайн. Но прежде чем начать, решила в порядке бреда ознакомиться с правилами конкурса. Оказалось, принимаются только фотографии, то есть «классические» селфи, а не живопись. Впредь надо бы повнимательнее смотреть на анонсы конкурсов с самого начала — это сэкономило бы мне массу времени, ибо я уже давно обдумываю этот портрет. Хотя ничто не мешает мне написать его просто так, не для конкурса. Ничто, кроме моей лени, разумеется.
Под вечер не сдержалась и выползла на улицу. Такой тёплый день сегодня был, захотелось хоть немножечко ощутить его на своих щеках. Поэтому решила пройтись до типографии — напечатать себе найденную в интернете памятку о том, чем я занимаюсь последние пару месяцев, чтобы никогда больше этого не делать. Заодно зашла в книжный и за молоком, а у метро внезапно встретилась с А. — оказалось, что он как раз едет с работы, и мы ещё немного побродили по улицам вместе (ему тоже достался экземплярчик памятки, для профилактики). Всё-таки это прекрасно, когда твой лучший друг живёт по соседству, прямо как в школьные времена, когда можно было в любой момент собрать друзей во дворе в течение 10 минут.
А вот и сама памятка,тоже оставлю её здесь, для истории.
А ещё сегодня я дочитала «Тошноту». За 10 лет я, разумеется, забыла, как там всё прекрасно заканчивается. Поэтому позволю себе ещё одну цитату — она была мне так нужна сегодня:
– Мадлена, поставьте, пожалуйста, снова эту пластинку. Один разок, как раз до моего ухода.
Мадлена смеется. Она крутит ручку, и все начинается сначала. Но теперь о себе я больше не думаю. Я думаю о том парне, который июльским днем, в жарких потемках своей комнаты, сочинил эту мелодию. СКВОЗЬ мелодию, сквозь белые, кисловатые звуки саксофона я пытаюсь думать о нем. Он ее создал. У него были неприятности, все шло вкривь и вкось: неоплаченные счета, и, наверно, где‑то была женщина, которая относилась к нему не так, как ему хотелось, и потом нахлынула эта жуткая жарища, превращающая людей в лужи расплавленного жира. Ничего особенно красивого и благородного. Но когда я слушаю эту песенку и думаю, что ее сочинил этот парень, его страдания, его пот… трогают меня. Ему повезло. Впрочем, он вряд ли это сознавал. Наверно, думал: «Если повезет, уж долларов‑то пятьдесят отвалят за эту штуковину!» Ну так вот, впервые за много лет кто‑то меня растрогал. Я хотел бы узнать что‑нибудь об этом парне. Интересно, что за неприятности его одолевали и была ли у него жена или он жил один. Я хочу это выяснить не из гуманных соображений. Совсем наоборот. А оттого, что он сочинил эту мелодию. Знакомиться с ним я не хочу – к тому же, может быть, он умер. Хорошо бы просто навести о нем кое‑какие справки, чтобы время от времени, слушая пластинку, о нем думать. Наверно, самому этому парню не было бы ни тепло, ни холодно, узнай он, что в седьмом по величине городе Франции, неподалеку от вокзала, кто‑то думает о нем. Но будь я на его месте, я был бы счастлив, я завидую ему. Я встал, но какое‑то мгновение нерешительно мнусь на месте. Мне хочется услышать голос Негритянки. В последний раз.
Она поет. И вот уже двое спасены – еврей и негритянка. Спасены. Быть может, сами они считали себя безнадежно погибшими, погрязшими в существовании. И однако, никто не способен думать обо мне так, как я думаю о них, – с такой нежностью. Никто, даже Анни. Они немного напоминают мне умерших, немного – персонажей романа, они отмыты от греха существования. Не совсем, конечно, но настолько, насколько это дано человеку. Эта мысль вдруг переворачивает меня, ведь я на нее больше уже не надеялся. Я чувствую, как что‑то робко касается меня, и боюсь шевельнуться, чтобы это не спугнуть. Что‑то, что мне незнакомо уже давно, – что‑то похожее на радость.
Негритянка поет. Стало быть, можно оправдать свое существование? Оправдать хотя бы чуть‑чуть? Я страшно оробел. Не потому, что я так уж сильно надеюсь. Но я похож на человека, который после долгих странствий в снегах превратился в сосульку и вдруг оказался в теплой комнате. Он, наверно, замер бы у двери, все еще окоченевший, и долгие приступы озноба сотрясали бы его тело.
Не могу ли я попробовать?… Само собой, речь не о мелодии… но разве я не могу в другой области?… Это была бы книга – ничего другого я не умею. Но не исторический труд: история трактует о том, что существовало, а ни один существующий никогда не может оправдать существование другого. В том‑то и была моя ошибка, что я пытался воскресить маркиза де Рольбона. Нет, книга должна быть в другом роде. В каком, я еще точно не знаю – но надо, чтобы за ее напечатанными словами, за ее страницами угадывалось то, что было бы не подвластно существованию, было бы над ним. Скажем, история, какая не может случиться, например сказка. Она должна быть прекрасной и твердой как сталь, такой, чтобы люди устыдились своего существования.
Я ухожу, все во мне зыбко. Я не осмеливаюсь принять решение. Если бы я был уверен в своем таланте… Но я никогда – никогда не писал ничего в таком роде. Статьи на исторические темы, да, а впрочем… Книгу. Роман. И найдутся люди, которые прочтут роман, и скажут: «Его написал Антуан Рокантен, рыжий парень, который слонялся из одного кафе в другое», и будут думать о моей жизни, как я думаю о жизни Негритянки – как о чем‑то драгоценном, почти легендарном. Книгу. Конечно, вначале работа будет скучная, изнурительная, она не избавит меня ни от существования, ни от сознания того, что я существую. Но наступит минута, когда книга будет написана, она окажется позади, и тогда, я надеюсь, мое прошлое чуть‑чуть просветлеет. И быть может, сквозь этот просвет я смогу вспоминать свою жизнь без отвращения. Быть может, однажды, вспомнив именно этот час, хмурый час, когда я, сгорбившись, жду, чтобы подали поезд, я скажу себе: «В этот день, в этот час все и началось» – и сердце мое забьется быстрее. И в прошлом – только в прошлом – я смогу примириться с собой.
12 марта 2017
ПРОЕКТ ГОДА 